-Тебя выгонят с волчьим билетом из детского сада, и все станет фарфолен! — сказала бабушка. Что такое "фарфолен", я не знал. Но не это меня интересовало. — А куда волки ходят по билету? — спросил я.— В баню! — в сердцах крикнула бабушка. — Нет, этот ребенок специально придуман, чтоб довести меня до Свердловки!— Мне не нужен волчий билет, — поставил я бабушку в известность. — Я пока хожу в баню без билета. Так что, наверное, не выгонят, — успокоил я ее.Дело в том, что я отказался читать на детском утреннике общеобразовательные стихи типа "Наша Маша..." или "Бычок" и настаивал на чем-то из Есенина.В те времена стихи Сергея Есенина не очень-то издавали, но бабушка знала их великое множество. И любила декламировать. В общем, сейчас и пожинала плоды этого.Воспитательницы пошли бы и на Есенина, если бы я согласился, например, на березку, но я категорически хотел исполнить "Письмо матери". Предварительное прослушивание уложило в обморок нянечку и одну из воспитательниц. Вторая продержалась до лучших строк в моем исполнении. И когда я завыл "Не такой уж жалкий я пропойца..." — попыталась сползти вдоль стены.Ну, тут она малость загнула. Тот случай! Я стану читать любимого поэта без публики? Дождетесь!Короче, дверь в игровую комнату я специально открыл, да и орал максимально громко.— А что такое тягловая бредь? — спросила, едва воспитательница вошла в игровую, девочка Рита.После серьезного разговора с папой, во время которого им была выдвинута версия, что дать пару раз некоему мерзавцу по мягкому месту — мера все-таки воспитательная, как лицо, крайне заинтересованное в исходе дискуссии, я выдвинул ряд возражений, ссылаясь на такие авторитеты, как бабушка, Корчак и дядя Гриша. (У дяди Гриши были четыре дочери, поэтому меня он очень любил и баловал).— Как на это безобразие посмотрит твой старший брат? — вопросил я папу, педалируя слово "старший".Дело закончилось чем-то вроде пакта. То есть я дал обещание никакие стихи публично не декламировать!Нельзя сказать, что для детсадовских воспитательниц наступило некое подобие ренессанса. Все-таки кроме меня в группе имелось еще девятнадцать "подарков". Но я им докучал минимально. А силы копились... Ох, папа... Как меня мучило данное ему слово!— Какие хочешь! — ответила потерявшая бдительность воспитательница.— Разумеется! — заулыбалась она. Для нее Маршак — это были мягкие и тонкие книжечки "Детгиза".Когда за мной вечером пришел папа, я все-таки подвел его к воспитательнице и попросил ее подтвердить, что я должен читать на утреннике стихотворение Самуила Маршака. Та подтвердила и даже погладила меня по голове.— Какое стихотворение? — уточнил бдительный папа.— Маршака? — удивилась она и назидательно добавила: — Стихи Маршака детям можно читать любые! Пора бы вам это знать!Сконфуженный папа увел меня домой.И вот настал утренник. И все читали стихи. А родители дружно хлопали.Пришла моя очередь.— Самуил Маршак, — объявил я. — "Королева Элинор".Не ожидая от Маршака ничего плохого, все заулыбались. Кроме папы и мамы. Мама даже хотела остановить меня, но папа посмотрел на воспитательницу и не дал.Тут мнения разделились. Одни требовали, чтоб я прекратил. А другим было интересно... И они требовали продолжения. Но мне читать что-то расхотелось. И я пошел к маме с папой. Поплакать.По дороге домой очень опасался, что мне вот-вот объявят о каких-то репрессиях. Тем более папа что-то подозрительно молчал.— Да, кстати, — наконец сказал он, — ты ж не дочитал до конца. Прочти сейчас, а то мы с мамой забыли, чем дело-то кончилось!И прохожие удивленно прислушивались к стихам, которые, идя за ручку с родителями, декламировал пятилетний мальчишка...
Автор: А.Бирштейн