Ведьма (страшный рассказ)
Осень пришла в Семёновку неожиданно рано. Августовское утро выдалось промозглым, и белёсый туман стелился по земле, окутывая покосившиеся заборы и старые яблони. Мария стояла у окна своего дома, всматриваясь в серую пелену. У неё было дурное предчувствие: на этот раз что-то не так.
Старая рябина у калитки роняла ягоды, и они падали в траву, как капли крови. Мария помнила, как сажала это дерево сорок лет назад, когда вернулась в Семёновку после смерти матери. Тогда она была молодой, но уже знала своё предназначение и свою судьбу. Как и её мать, и её бабка до неё.
Пёс Волчок завозился у ног, ткнулся мокрым носом в ладонь. Мария рассеянно погладила его по голове. Волчок был с ней уже десять лет — верный друг, молчаливый свидетель её одинокой жизни на краю деревни.
— Ну что, чуешь? — тихо спросила она у пса. — И ты это чувствуешь, да?
В последние дни всё пошло наперекосяк. Сначала у Петровых корова перестала доиться. Потом у Симоновых куры вдруг передохли — все разом, будто от какой заразы. А вчера маленький Васятка, внук бабки Анисьи, упал с крыльца и сломал руку. Обычные, казалось бы, беды. Но люди... Они изменились.
Она слышала шёпот за спиной, когда проходила по улице. Видела, как крестились старухи, завидев её издалека. Чувствовала настороженные взгляды. Деревенские всегда относились к ней с опаской — как-никак, знахарка, травница. Но теперь в этих взглядах появилось что-то новое. Страх. И злоба.
В дверь постучали. Волчок глухо зарычал.
— Тихо, — шикнула на него Мария и пошла открывать.
На пороге стояла Клавдия, жена кузнеца. Бледная, с покрасневшими глазами.
— Мария Степановна... — начала она, комкая в руках платок. — Помоги. Димка мой... второй день жаром горит. Врач из района только послезавтра будет, а у него температура под сорок...
Мария молча кивнула и пошла собирать травы. Она чувствовала: это последние дни, когда к ней ещё приходят за помощью. Скоро всё изменится.
К вечеру того же дня по деревне поползли слухи. Судачили, зачем это Мария ходит ночью на кладбище. Что после её визита к Петровым корова совсем зачахла. Что она специально наслала порчу на кур Симоновых, потому что поругалась с хозяйкой из-за межи.
А на следующее утро Мария обнаружила, что кто-то вытоптал её огород. Волчок беспокойно метался по двору, принюхиваясь к чужим следам. Мария стояла посреди разорённых грядок, и впервые за долгие годы её руки дрожали. Не от страха — от осознания того, что началось. Того, чего она боялась все эти годы.
Она посмотрела на хмурое небо, на верхушки деревьев, качающиеся под холодным ветром, и прошептала:
— Господи, дай мне сил. Ещё немного времени. Самую малость...
Дни потянулись как густая смола. Каждое утро приносило новые напасти. У Николая Кузьмича, председателя бывшего колхоза, сгорел трактор — прямо в поле загорелся. В колодце у Прасковьи вода стала горькой, хоть не пей. А у Митрофановых близнецы — две девочки-первоклассницы — заблудились в лесу, хотя ходили по грибы всего в полусотне метров от дома. Нашли их только к ночи, перепуганных и продрогших.
И каждый раз после новой беды взгляды людей обращались к маленькому дому на окраине.
Однажды утром Мария нашла на крыльце дохлую ворону. Птица лежала, раскинув крылья, словно распятая. В клюве торчала веточка полыни — древний знак, обещание скорой беды. Старуха подняла птицу за крыло и отнесла в дальний угол сада, где выкопала небольшую могилку.
— Прости, голубушка, — прошептала она, засыпая яму землёй. — Не ты первая, не ты последняя.
Вечером того же дня кто-то разбил камнем окно в её спальне. Волчок залился яростным лаем, но преступников и след простыл. Мария молча собрала осколки и забила окно старой фанерой.
На следующий день она пошла в сельмаг за хлебом. Обычно в это время — сразу после обеда — в магазине было пусто. Но сегодня там собралась целая толпа. Разговоры стихли, как только она переступила порог. Люди расступились, образуя вокруг неё пустое пространство, будто она была прокажённой.
— Мария Степановна, — окликнула её продавщица Нина из-за прилавка. — А правда, что вы на кладбище по ночам ходите?
Мария медленно повернулась к ней. Нина, молодая ещё девка, но уже порядком располневшая, побледнела под её взглядом.
— Хожу, — спокойно ответила Мария. — За травами. Они там особой силы набираются.
По толпе прокатился шёпот. Кто-то охнул, кто-то торопливо перекрестился.
— А что, — продолжила Мария, обводя взглядом собравшихся, — разве не помогали мои травы? Когда у тебя, Нина, желчный прихватил — чем лечилась? А когда Петька твой, Анна, с трактора упал — кто его на ноги поставил?
Люди молчали, отводя глаза. Только бабка Анисья, самая старая жительница деревни, проскрипела из угла:
— Нечистое это дело, Мария. Не божеское. Травы травами, а только странное творится в деревне, как раз с тех пор, как ты тут появилась.
— Сорок лет назад я появилась, — тихо ответила Мария. — И сорок лет лечила вас, детей ваших принимала, скотину выхаживала. А теперь, значит, вспомнили?
Она положила на прилавок мятый рубль:
— Хлеба дай, Нина. И соли пачку.
Домой Мария шла медленно, чувствуя спиной недобрые взгляды. Волчок, увязавшийся за ней в магазин, жался к ногам, изредка порыкивая.
— Ничего, — шептала она, поглаживая его по голове. — Ничего, малый. Скоро всё решится. Так или иначе.
Она не знала тогда, как скоро придёт это решение. И какую цену придётся за него заплатить.
***
Волчка она нашла на рассвете. Он лежал у калитки — безжизненный комок серой шерсти. На шее виднелась тонкая проволока, впившаяся в кожу. Рядом валялся смятый лист бумаги. Трясущимися руками Мария развернула записку. Всего два слова, выведенных корявым почерком: "Убирайся, ведьма".
Она хоронила Волчка в саду, рядом с той вороной. Копала могилу медленно, методично, хотя промёрзшая земля с трудом поддавалась лопате. Не плакала. Только губы шевелились, будто читала молитву. Но то, что она шептала, молитвой не было.
К полудню небо затянуло тучами. Ветер усилился, пригибая к земле голые ветви деревьев. Мария вошла в дом, достала с чердака старый чемодан. Неторопливо сложила в него самое необходимое — несколько платьев, тёплый платок, иконку, доставшуюся от матери. В жестяную банку из-под чая, аккуратно сложив в свёрнутые из газеты кулёчки, собрала щепотки разных трав — всё, что осталось от её запасов.
Затем она надела самое лучшее платье, повязала тёмный платок и вышла из дома. Заперла дверь на ключ — аккуратно, будто собиралась вернуться через час. Постояла немного у калитки, глядя на свой палисадник, на старую рябину. Погладила шершавый ствол дерева и пошла в сторону магазина.
В сельмаге в этот час было многолюдно — время как раз перед обедом. Разговоры снова стихли, когда она вошла. Но теперь Мария не стала делать вид, что не замечает враждебных взглядов. Остановилась посреди помещения и обвела всех тяжёлым взглядом.
— Что ж, — сказала она громко, — добились своего. Ухожу я. Только вот что скажу напоследок: не знаете вы, что наделали. Ох, не знаете...
— Угрожаешь? — выкрикнул кто-то из толпы.
— Не угрожаю. — Мария покачала головой. — Предупреждаю. Думаете, сорок лет просто так здесь жила? Думаете, только травки собирала да наговоры шептала?
Она помолчала, глядя в окно, за которым всё сильнее разыгрывалась непогода.
— Ладно, — сказала наконец. — Прощайте. Вспомните ещё мои слова. Только поздно будет.
И вышла, оставив после себя гнетущую тишину.
Её видели в последний раз на автобусной остановке — старуху с потёртым чемоданом. Она села в старенький ПАЗик, идущий в райцентр, даже не оглянувшись на деревню.
А в Семёновке начался настоящий ад.
Первой слегла старая Анисья — той самой ночью. К утру у неё поднялся жар, начался бред. Она металась на кровати, выкрикивая что-то неразборчивое про тёмные тени у окна. Врача вызвали из района, но его машина заглохла на полпути и наотрез отказалась заводиться.
Потом у Митрофановых загорелся дом — вспыхнул среди ночи, как спичка. Пожарные из райцентра так и не смогли проехать — на дороге произошёл обвал, перекрыв единственный путь в деревню.
А потом начался падёж скота. Коровы, овцы, куры — дохли десятками, без всякой видимой причины. Те, что выживали, давали прокисшее молоко и тухлые яйца.
Люди пытались уехать. Но каждый раз что-то случалось: то машина ломалась, то случался несчастный случай, то человек вдруг заболевал так, что не мог двинуться с места. А некоторые, дойдя до околицы, просто начинали кружить на месте, теряя ориентацию, будто пьяные, пока их не возвращали обратно в деревню.
— Это она! — кричала Нина из сельмага. — Это ведьма нас прокляла!
Может, и так. Только теперь уже некого было винить — Мария исчезла, словно её никогда и не было. Остался только её дом на краю деревни — с заколоченными окнами и одичавшим садом, в котором теперь постоянно каркали вороны.
***
Дед Матвей пришёл в Семёновку спустя месяц после отъезда Марии. Хромая и опираясь на суковатую палку, он медленно шёл по главной улице, оглядывая пустые дворы и заколоченные окна. Где-то надрывно мычала корова, словно от боли. На крыльце одного из домов сидела женщина, укутанная в несколько платков, несмотря на тёплый день. Она невидящим взглядом смотрела куда-то вдаль.
— Что ж вы наделали, дурни... — пробормотал старик, качая головой.
В сельмаге, ставшем теперь чем-то вроде штаба, собрались все, кто ещё мог ходить. Матвей сел на шаткий стул, обвёл взглядом осунувшиеся лица.
— Где Мария? — спросил он без предисловий.
— Уехала ведьма, — выплюнул кто-то. — Прокляла нас и уехала.
— Ведьма, говоришь? — Матвей усмехнулся горько. — А ты знаешь, что тут за место такое?
Люди молчали. Только ветер свистел в щелях забитых окон.
— Раньше тут был хутор ведьминский, — начал Матвей. — Место здесь особое. Под землёй, глубоко, спит то, чему просыпаться нельзя. Тёмное, древнее. Раз в поколение оно ворочается во сне, тянется к поверхности. И только ведьмы, настоящие, родовые, могли его усмирить. Держали печать, не давали проснуться.
— Брехня! — крикнул кто-то, но неуверенно.
— Брехня? — Матвей стукнул палкой об пол. — А почему, думаете, никто отсюда уехать не может? Почему болезни такие, каких отродясь не бывало? Почему скотина мрёт? Это оно просыпается. А Мария... Она не проклинала вас. Она защищала. Как мать её защищала, и бабка до неё. А вы...
Он не договорил. За окном раздался странный звук — не то стон, не то вой. Половицы под ногами едва заметно задрожали.
— Теперь некому держать печать, — тихо закончил старик. — Некому читать древние заговоры, некому собирать силу трав, некому...
— И что теперь будет? — спросила Нина дрожащим голосом.
— А то и будет, что заслужили. Место своё оно помнит. И голод свой помнит. Проснётся окончательно — всех заберёт.
В этот момент земля вздрогнула сильнее. С потолка посыпалась побелка. А потом они услышали это — глубокий, утробный гул, идущий словно из-под земли. И следом — тяжёлые шаги на крыльце.
Дверь распахнулась.
На пороге стояла Мария. Не в привычном тёмном платке, а простоволосая, седые волосы развеваются на ветру. В руках — маленький узелок да старая книга в кожаном переплёте.
— Не смогла я, — сказала она просто. — Как ни обидно было, а не смогла вас бросить. Видать, не только по крови, а и по совести - я хранительница.
Она прошла через толпу — и снова люди расступались перед ней, но теперь не от отвращения, а от благоговейного страха.
— Что ж, — Мария положила книгу на прилавок. — Времени мало. Надо печать обновлять, пока совсем не проснулось. Матвей, спасибо, что правду сказал. А вы, — она обвела взглядом собравшихся, — если выживем, может, научитесь наконец думать, прежде чем судить.
Она достала из узелка пучок трав, зажгла их. Густой дым поплыл под потолком. Мария раскрыла книгу и начала читать — не молитву, древние слова, которые, казалось, заставляли сам воздух дрожать.
Земля содрогнулась ещё раз, сильнее прежнего. Послышался звук, похожий на рык исполинского зверя. А потом... потом всё стихло. Только дым от трав всё ещё стелился по полу, да шелестели страницы старой книги.
Мария подняла глаза от книги. Она выглядела постаревшей лет на десять, но в глазах горел всё тот же твёрдый огонь.
— Уснуло, — сказала она устало. — Но теперь долго не продержится. Полгода, не больше. Потом снова проснётся. И снова придётся усмирять.
— А ты... ты останешься? — спросила Нина, с трудом выговаривая слова.
Мария долго молчала, глядя в окно, за которым клубился всё тот же неестественный туман.
— Останусь, — сказала она наконец. — Не ради вас. Ради тех, кто до меня его хранил. Ради той, кто будет после меня. Потому что кто-то должен хранить печать. Кто-то должен помнить. А вы уезжайте, все уезжайте. Теперь тут нет места для людей.
Туман за окном постепенно редел, и сквозь него начинало пробиваться солнце — впервые за те недели, которые показались людям вечностью.
Автор: Нина Зорина