Она зашла в магазин и не вышла! Моя жена исчезла! закричал муж Никто и предположить не мог, чем это обернется (3/4)
Откель у вас эта? голос его стал тише, но в нём появилась стальная жила.
Нашли, уклончиво сказала Марья Степановна. Что Вы можете сказать?
Старик помолчал,глядя куда-то поверх их голов, в серое небо.
Раньше, при стариках, такую гвоздичку не просто так собирали, начал он медленно, словно слова были тяжёлыми камнями. Её невестиным цветком звали. Или цветком одинокой дороги.
Толя почувствовал, как по спине пробежали мурашки.
Почему? спросил он, едва выговаривая слова.
Потому что дарили её той, на кого положили глаз, а она не отвечала. Или той, кого высматривали себе в невесты, но боялись прямо сказать. Считалось, если парень высушит такой цветок и тайком подложит девушке, то нити судьбы их свяжет. Насильно. Старик помялся. А ещё а ещё были байки, что таким путём в старину забирали девушек, которые не по своей воле замуж шли. Как бы метку ставили: Твоя дорога теперь ко мне. Бредни, конечно, старушечьи.
Витя, слушавший из машины, хмыкнул. Но Марья Степановна и Толя не шелохнулись. В словах старика была жуткая, необъяснимая логика, идеально ложившаяся на их историю.
А где она растёт? повторила свой вопрос мать, но уже другим тоном не просящим, а требующим.
Старик вздохнул,сдаваясь.
На старых, непаханых межах. Где земля поминальная. Где давно ничего не сеяли. И и говорят, возле усадьбы Богучаровских, она за лесом, их много. Там земля столетиями не знала плуга.
Толя и Марья Степановна переглянулись.Электрический разряд понимания прошёл между ними.
Усадьба далеко? Как проехать?
Старик вдруг испугался,замахал руками.
Да вы что! Туда туда не ездят. Место непростое. После революции последние Богучаровы сгинули, а усадьба она стоит, но в ней духи нечистые. Да и недавно
Что недавно? вцепился Толя.
Да мужик один там объявился. Лет пять назад. Из городу, поди. Чудик. Говорят, родственник тех самых. Восстанавливает, мол, но народ стороной обходит. Взгляд у него нездешний. И цветы эти он, слышно, собирает да сушит. Гербарии свои делает. Вы уж поезжайте, нечего тут
Они поехали. Сердце Толи билось так, что звенело в ушах. У них было имя. Было место. Была страшная, иррациональная легенда, которая вдруг обрела плоть и кровь.
Дорога к усадьбе оказалась почти непроезжей. Витя ворчал, лавируя между колеями и выбоинами, поросшими бурьяном. Лес сомкнулся над ними, густой, тёмный, недобрый. Наконец, деревья расступились, открыв поляну.
Усадьба была большой, когда-то добротной, а ныне полуразрушенным помещичьим поместьем из тёмного кирпича. Часть крыши провалилась, окна были слепыми, но дымок из одной трубы всё же шёл. И возле каменной ограды, рядом с покосившимися воротами, цвела целая полянка синих цветов. Ярких, живых, зловеще прекрасных.
Вот оно, прошептал Толя. Его место.
Они вышли из машины. Тишина была абсолютной, давящей. Ни птиц, ни ветра. Только шелест травы под ногами. И тут из-за угла усадьбы вышел он.
Мужчина неопределенного возраста, в простой рабочей одежде, но чистый, опрятный. У него было невыразительное, бледное лицо и глаза Глаза были самыми странными. Не безумные, не агрессивные. Абсолютно спокойные, глубокие, как лесное озеро, и такие же пустые. В них отражался мир, но, казалось, сам он был где-то очень далеко.
Он держал в руках плетёную корзинку, полную синих цветов.
Вы к кому? спросил он. Голос был тихим, ровным, без интонаций.
Мы ищем человека, снова начала Мария Степановна, но на этот раз её уверенность дала трещину. Этот человек излучал нездешнее спокойствие.
Здесь никого нет, кроме меня, сказал мужчина. Я Кирилл. Хранитель этого места.
Толя сделал шаг вперёд, прикрывая мать Нади спиной.
Мы ищем Надю. Надежду. Ты её знаешь.
Кирилл Богучаров даже не моргнул.
Надежда здесь, сказал он просто, как о погоде. Она пришла домой.
Какой дом?! сорвался Толя. Это не её дом! Это её кошмар!
Её прежняя жизнь была кошмаром, поправил Кирилл всё тем же ровным тоном. Суета. Шум. Люди, которые не видят души. Ты не видел её душу. Ты видел только оболочку. Он посмотрел прямо на Толю, и в этом взгляде не было ненависти. Была жалость. Я увидел её сразу. Тогда, в университете. Она была как одинокий цветок среди бетона. Я дарил ей цветы, но она боялась своей настоящей природы. Мне пришлось помочь ей вспомнить.
Вспомнить что? в голосе Марии Степановны зазвенела сталь.
Что ее душа ближе к тишине, к этим камням, ко мне. Ведь её прабабушка, он сделал паузу, наслаждаясь эффектом, была горничной в этом доме и любила моего прадеда. Но их разлучили. Их дороги разошлись. Теперь нити сплетены вновь. Я получил знаки. Цветы указывали путь её ко мне, а меня к ней.
Это было безумие. Но это было связное, выстроенное в идеальную систему безумие.
Где она, Кирилл? Толя говорил сквозь стиснутые зубы, чувствуя, как подступает ярость, способная смести всё. Я хочу её видеть.
Она отдыхает, сказал Кирилл. Путешествие и осознание были для неё трудны. Она пьёт травяной чай. Он успокаивает, проясняет память. Когда она проснётся, она всё поймёт и будет благодарна.
Толя взорвался. Он рванулся вперёд, но сильная рука Вити схватила его за плечо.
Не сейчас, парень, тихо прошипел водитель. Он не один.
Из тени за сараем вышли ещё двое. Молодые, крепкие, с пустыми лицами, похожими на лица самого Кирилла. Последователи? Наёмники? Безумцы?
Я предлагаю вам уехать, сказал Кирилл, и в его голосе впервые прозвучала не просьба, а лёгкое, но недвусмысленное повеление. Вы нарушаете покой. Надежде нужно время. Когда она будет готова, она, возможно, захочет вас увидеть, чтобы попрощаться со своим прошлым.
Она моя дочь! крикнула Мария Степановна, и её голос впервые дрогнул, затрескался от боли. Отдай её!
Я не отнимал, укоризненно покачал головой Кирилл. Я спас. Вы получили моё послание? Цветы? Это был знак. Знак того, что всё идёт правильно.
Он повернулся и пошёл к дому, не оглядываясь. Его люди стояли на месте, блокируя путь.
Витя тянул Толю к машине.
Ты ничего не добьёшься сейчас силой. Их трое, а ты в истерике. Провалишь всё.
Толя, почти теряя сознание от бессильной ярости, позволил усадить себя в машину. Мария Степановна села сзади, её лицо было пепельно-серым. Она сейчас была в двухстах метрах от своей дочери и не могла ничего сделать.
Машина тронулась, выезжая с поляны. Толя обернулся. Кирилл остановился на крыльце, смотрел им вслед. В руках он всё так же держал корзинку с синими цветами. Символ его извращённой, страшной любви.
Мы вызвали бы полицию, хрипло сказал Толя, когда усадьба скрылась за деревьями. Сказали бы всё.
И что? спросила Мария Степановна. Её голос был усталым до глубины души. Он говорит, она здесь добровольно. Под действием каких-то трав. У него есть последователи, которые подтвердят эту сказку. Полиция приедет, постучит, поговорит с адекватным мужчиной, который говорит тихо и вежливо. И уедет. А потом она закрыла глаза, а потом он может её увезти ещё глубже. Или сделать что-то хуже. Он не агрессивен. Он убеждён. И это в тысячу раз страшнее.
Так что же делать? в отчаянии спросил Толя.
Теперь мы знаем главное, тихо сказала Мария Степановна, открывая глаза. В них снова горел тот самый стальной огонь. Мы знаем, где Надя и знаем, что она жива. Мы видели его глаза. С ним нельзя говорить языком силы. Его храм эта усадьба. Его ритуал эти цветы. Значит, нужно найти слабину в ритуале. Ошибку в мифе.
Теща посмотрела на Толю, и её взгляд был невыносимо тяжёлым.
Ты готов, Толя? Готов разговаривать не как разъярённый муж, а как как часть этой его дурацкой сказки? Потому что по-другому её оттуда не вытащить. Надо зайти в его мир и разрушить его изнутри.
Толя смотрел в окно на мелькающий лес. Где-то там, в полумраке старого дома, была его Надя. Затуманенная, напуганная, но живая. И чтобы до неё добраться, ему предстояло совершить немыслимое понять безумца и найти в себе слова, которые окажутся сильнее его больной веры.
****
Они вернулись в город не для того, чтобы сдаться. Они вернулись за оружием. Их оружием были не кулаки и не крики, а тишина, знание и фотографии. Толя провел в квартире мучительные часы, листая общие альбомы цифровые и старые, бумажные. Он выискивал не постановочные улыбки, а миг между кадрами. Надя, морща нос от дыма от костра. Надя, засыпающая с книгой на диване. Надя, злая и прекрасная, с метлой в руках во время субботника. Жизнь. Обычная, шершавая, чудесная жизнь.
Мария Степановна занималась другим. Через старые связи, через подруг, через цепь полузабытых знакомств она узнавала о Кирилле Богучарове. Сведения были обрывочными, как осколки разбитого зеркала. Тихий, странный мальчик, помешанный на истории рода и ботанике. Говорили, его семья считала его не от мира сего, но не уродцем, а скорее избранным тем, кто помнит. После смерти родителей он продал городскую квартиру и уехал восстанавливать родовое гнездо. О нем говорили: безобидный чудак. До этого момента.
Он не считает себя похитителем, сказала Мария Степановна, когда они снова ехали по темной дороге к усадьбе, на рассвете. Витя за рулем молчал, но в его взгляде, пойманном в зеркало, читалась готовность ко всему. Он хранитель. Спаситель. В его системе координат мы злодеи, пришедшие разрушить идиллию.
Значит, надо сыграть по его правилам, тихо ответил Толя. Он держал на коленях старую картонную папку. Показать ему, что его сказка неполная.
На этот раз они оставили машину в километре от усадьбы, заросшей лесной дорогой. Подошли пешком, как воры, но не к парадному входу, а к заднему фасаду, где окна первого этажа были ниже, а запоры старее. Витя, оказавшийся человеком с неожиданными навыками, справился со скрипучей ставней за десять минут. Внутри пахло пылью, сыростью и травами. Сухими, горьковатыми.
Они оказались в темной кладовой. Луч фонарика выхватывал банки с засушенными растениями, старые книги, свернутые ковры. И густую, звенящую тишину. Толя шел первым, сердце колотилось где-то в горле. Он не знал, что страшнее: найти ее или не найти. И он нашел.
Через полуоткрытую дверь он увидел комнату. Ее освещала одна настольная лампа, стоявшая на резном деревянном сундуке. В комнате была кровать, а на ней, под грубым, но чистым шерстяным одеялом, лежала Надя.
Она была бледной, почти прозрачной. Глаза были открыты, но взгляд был мутным, устремленным в потолок, где танцевали тени. Она дышала ровно и медленно, как во сне наяву. Рядом на табурете стояла кружка с темным отваром.
Надь имя сорвалось с губ Толи шепотом, полным такого облегчения и новой боли, что он едва не рухнул на колени.
Она медленно повернула голову. Ее глаза нашли его, сфокусировались с трудом.
Толя? ее голос был слабым, безжизненным, как эхо из глубокого колодца. Ты как ты здесь? Тебя же не должно быть.
Я пришел за тобой, он шагнул к кровати, но Мария Степановна осторожно взяла его за локоть.
Надя, доченька, сказала мать, и ее голос, всегда такой твердый, зазвенел, как тонкое стекло. Мы идем домой.
Надя медленно покачала головой.
Дом Здесь дом. Кирилл объяснил. Мне нужно было прийти сюда. Я так устала там. Все было громко, пусто. А здесь тихо.
Она говорила чужими словами. Видно было, как внутри нее борется воля с каким-то химическим спокойствием, наведенным травами.
Он дает мне чай. От него все становится ясно и не больно. Я помню теперь. Прабабушку эту усадьбу она замолчала, и в ее глазах блеснула искра прежнего, живого страха. Но иногда иногда я просыпаюсь и не понимаю, где я. И мне страшно. А он говорит, что это духи прошлого беспокоят, что скоро пройдет.
Это не духи, Надя! Это ты! Твое настоящее я! Толя упал на колени у кровати, стараясь поймать ее взгляд. Он тебя травит! Он украл тебя!
Дверь в комнату бесшумно открылась.
В проеме стоял Кирилл. Он был без своей корзинки, в простой домашней рубахе. На его лице не было ни гнева, ни удивления. Была лишь глубокая, оскорбительная печаль.
Вы вторглись, сказал он тихо. В наш дом. В ее покой. Я чувствовал беспокойство в стенах. Они помнят шаги чужаков.
Толя вскочил, заслоняя собой Надю. Витя напрягся у двери, готовый к действию.
Мы забираем ее, Кирилл. Сейчас.
Ее нельзя забрать. Ее можно только отпустить, если она захочет, поправил он, входя в комнату. Его движения были плавными, почти невесомыми. Он подошел к кружке, понюхал. Отвар ромашки и мелиссы для Нади, чтобы успокоить смятение души после долгого пути. Это не яд, как вы говорите, а помощь.
Ты похитил ее с заправки! выкрикнул Толя, теряя хватку над собой.
Я освободил ее, возразил Кирилл, и в его глазах вспыхнул настоящий, горячий огонь убежденности. Я ждал много лет, следил. Видел, как она увядает в том каменном мешке, в том шуме. Она тебе говорила о цветах? О взгляде? Это были крики о помощи, которые ты не услышал! А я услышал. И в тот день, когда вы свернули на эту дорогу я знал. Это был знак. Мои люди просто помогли ей перейти из одного мира в другой. Безболезненно.
Мои люди. Значит, была группа. Стройная, чудовищная операция.
Ты сумасшедший, прошептала Мария Степановна.
Нет, Кирилл посмотрел на нее с искренним недоумением. Я единственный здравомыслящий. Я восстанавливаю связь времен. Разорванную нить. Она, он кивнул на Надю, которая смотрела на них, как зритель на непонятную пьесу, она часть этой истории. Ее душа тосковала по этим стенам. Я дал ей приют.
Толя глубоко вдохнул. Вспомнил слова матери. Говори на его языке.