Она зашла в магазин и не вышла! Моя жена исчезла! закричал муж Никто и предположить не мог, чем это обернется (4/4)
Кирилл, сказал он, заставляя свой голос звучать спокойно. Ты говоришь о нитях. О судьбе. А если твоя нить не к ней? Если ты ошибся?
Кирилл наклонил голову, как ученый, выслушивающий интересную, но ошибочную гипотезу.
Ошибся? Цветы указали путь. Ее кровь
Ее кровь течет в ее жилах, а не в стенах этого дома! Толя открыл папку. Он не стал показывать фотографии. Он начал говорить. Говорить то, что не успел, что откладывал, что терялось в быте. Ты говоришь, ты знаешь ее душу. Ты знаешь, что она хочет на завтрак в субботу? Яичницу с хрустящими краями и кофе с двумя ложками сахара, который она потом не допивает. Ты знаешь, как она злится, когда просыпает на работу, и как смешно сопит во сне? Ты видел, как она плачет над дурацким сериалом и как загораются ее глаза, когда она находит свою книгу в букинистическом?
Он говорил, и слова лились потоком не пошлые признания, а детали. Кирпичики их совместной жизни. Надя слушала, и мутная пелена в ее глазах пошевелилась, будто из-под толстого льда пробивался родник.
Ты собрал коллекцию из ее страха, Кирилл, из ее усталости. Ты принял тень за человека. Настоящая она не та, что боится взглядов в метро. Настоящая она та, что наорала на начальника, защищая коллегу. Та, что завела бездомного щенка и два месяца прятала его от меня в гараже. Та, что что ненавидит полевые цветы, Кирилл! Она любит пионы. Садовые, пахнущие, роскошные. Потому что их бабушка выращивала. А эти твои он кивнул в сторону окна, за которым синела поляна, для нее просто сорняки. Знак беды, которую ты сам и создал.
Кирилл слушал, его лицо оставалось спокойным, но в глубине глаз что-то дрогнуло, как поверхность воды от брошенного камня.
Ты описываешь оболочку, сказал он, но уже без прежней непоколебимой уверенности. Бытовую шелуху, которая скрывает суть.
Нет! это крикнула Надя. Слабый, но чистый голос. Все обернулись к ней. Она приподнялась на локте, глаза ее стали яснее. Отвар, видимо, переставал действовать под натиском реальности. Нет, Кирилл. Это не шелуха. Это это и есть я. Я ненавижу тишину. Я ненавижу эти стены. Мне страшно. Я хочу домой. К нашей шумной, дурацкой квартире, к нашему дивану, к Толе.
Она посмотрела на Толю, и в этом взгляде была та самая Надя. Испуганная, измученная, но его.
Ты видишь? тихо сказала Мария Степановна. Твоя невеста из легенды она не хочет быть частью твоей сказки. Ты построил мир для призрака.
Кирилл отступил на шаг. Он смотрел на Надю, и в его лице впервые появилось что-то человеческое растерянность, боль, крах. Его идеальный миф дал трещину. Живой человек внутри него отказывался играть отведенную роль.
Но нити знаки пробормотал он.
Знаки ты выдумал сам, сказал Толя. Ты превратил ее жизнь в кошмар, а потом предложил спасение от этого кошмара. Это не судьба, а ловушка.
В тишине комнаты был слышен только треск горящего в лампе фитиля. Кирилл стоял, смотря в пол, его плечи слегка ссутулились. Он был не злодеем, а автором, чью великую пьесу только что отверг единственный зритель, ради которого она ставилась.
Что что мне теперь делать? спросил он совсем тихо, и в этом вопросе был потерянный ребенок.
В этот момент снаружи донесся звук двигателей. Не одного, а нескольких. И далекий, но четкий голос через мегафон: Это полиция! Выходите из здания с поднятыми руками!
Мария Степановна встретилась взглядом с Витей. Тот едва заметно кивнул. Это он, отойдя в сторону, пока шел разговор, сделал тихий звонок на всякий случай.
Поезд тронулся. Теперь уже нельзя было остановиться. Но Толя смотрел не на дверь, откуда скоро должны были ворваться люди в форме. Он смотрел на Кирилла, чей мир рушился на глазах, и на Надю, которая тянула к нему слабую руку. Самый трудный выбор был еще впереди. Не как вырваться, а что сказать человеку, который уничтожил твою жизнь, веря, что создает рай. И как теперь, после этого ада, сложить из осколков обычную, шумную жизнь, детали которой он так страстно перечислял минуту назад.
Рев двигателей и металлический голос мегафона ворвались в тишину комнаты, как нож, разрезая последние нити болезненного диалога. Кирилл вздрогнул, поднял голову. В его глазах замелькало не осознание вины, а чистое, животное непонимание дикого зверя, загнанного в угол.
Ты ты вызвал их? он смотрел на Толю с немым укором, будто тот нарушил священные правила тайной игры.
Нет, честно сказала Мария Степановна, ее голос звучал устало и твердо. Я. На всякий случай. Ты думал, мы позволим тебе и дальше играть в свою больную сказку?
Надя схватила Толю за руку, ее пальцы были ледяными и цепкими. Я боюсь, прошептала она.
Снаружи застучали по камню тяжелые ботинки. В коридоре послышались голоса, команды. Витя отошел от двери, поднял руки, демонстрируя мирные намерения, но оставаясь между полицией и комнатой, где находились Надя и Толя.
Первым в дверь просунулся ствол, а за ним молодое, напряженное лицо бойца ОМОНа. За ним знакомый Толе участковый из районного отдела, тот самый, что брал заявление на заправке. Его звали Игорь Петрович. Его взгляд скользнул по Толе, по Наде на кровати, задержался на Кирилле.
Всем оставаться на местах! скомандовал Игорь Петрович, но без былой сонной равнодушности. В его голосе появилась официальная жесткость. Кто здесь Кирилл Богучаров?
Кирилл выпрямился. Какое-то внутреннее переключение произошло в нем. Он снова стал хранителем, но теперь хранителем, окруженным варварами.
Я. Это мой дом. Они вторженцы. Похитители.
Что? Толя не поверил своим ушам.
Они ворвались в мой дом, чтобы похитить Надежду, голос Кирилла звучал ровно и убедительно. Она здесь добровольно. Она попросила у меня убежища от него. Он указал на Толю.
Игорь Петрович скептически поднял бровь.
Женщина, это так?
Надя,дрожа, попыталась подняться. Ее голос был слаб, но ясен.
Нет. Он он украл меня. На заправке. Дал что-то выпить я не помню. Я не хочу здесь быть.
Она в шоке, она не понимает, что говорит, быстро парировал Кирилл. Я оказывал ей медицинскую помощь. Травяными настоями. У нее психологическая травма. Он ее довел. Он смотрел на участкового с фанатичной убежденностью, и эта убежденность была страшнее любой лжи.
Игорь Петрович вздохнул. Ситуация превращалась в классическую слово против слова.
Всем проследовать в отдел. Разберемся. Медика! Осмотреть женщину.
Пока фельдшер проверяла давление и задавала Наде вопросы, Толя наблюдал за Кириллом. Тот стоял спокойно, сложив руки, и смотрел в окно на свои синие поляны, как генерал, проигравший поле боя, но не войну. Его миф рухнул, но он все еще цеплялся за его обломки, пытаясь встроить в него даже полицию.
Что если? мелькнула у Толи страшная мысль. Что если он так убедителен, что ему поверят? Что если все списали на наш семейный конфликт?
Марья Степановна, казалось, читала его мысли. Она подошла к Игорю Петровичу и заговорила тихо, но так, что было слышно всем:
Игорь Петрович. В бардачке их машины, которую он водил, вы найдете конверт. Крафтовая бумага. В нем засушенные цветы и записка. С текстом: Нашедшему вернуть на место. Они ждут свою пару. К.Б.. Эти же цветы он подбрасывал моей дочери в течение нескольких месяцев, что подтверждается ее перепиской с подругой. Это не бытовой конфликт. Это систематическая, спланированная кампания преследования, закончившаяся похищением.
Ее слова, произнесенные ледяным, юридически точным тоном, произвели эффект. Игорь Петрович нахмурился, кивнул одному из оперативников. Кирилл впервые выглядел напряженным. Его миф не включал в себя вещественные доказательства, выходящие за рамки его внутренней логики.
И еще, добавила Марья Степановна, глядя прямо в глаза Кириллу. У тебя были сообщники. На заправке. Кто-то, кто отвлек Толю, пока твои люди помогали Наде перейти в другой мир. Это не дело одного чудака. Это группа.
Кирилл молчал. Его взгляд потух. Он понял, что игра в изящную легенду окончена. Начинается другая уголовная, с протоколами, статьями и холодным железом наручников.
В участке было душно и пахло старым линолеумом и табаком. Надю сразу забрали на медицинское освидетельствование. Толю, Марью Степановну и Кирилла разместили в разных кабинетах.
Допрос Кирилла вел следователь, немолодой мужчина с усталым, но проницательным взглядом. Толю и его теще разрешили присутствовать за стеклом одностороннего обзора.
Сначала Кирилл пытался говорить на своем языке: о нитях судьбы, о реинкарнации, о знаках. Следователь терпеливо записывал, изредка задавая уточняющие вопросы: Как именно вы освободили Надежду? Кто вам помог? Где вы взяли транспорт?
Постепенно, под давлением фактов (найденный конверт, показания Вити о двух помощниках у усадьбы, начинающие поступать данные с камер на дальних подступах к заправке), сказка начала трещать. Кирилл не ломался, не плакал. Он просто сдувался. Как воздушный шар с идеальным, но нереальным миром внутри. Он начал давать показания. Сухо, точно, называя имена и детали. Его сообщниками оказались два таких же оторванных от реальности молодых человека, последователей его натуралистически-мистического учения.
Они ждали на старой Волге в стороне от заправки. Пока Толя спорил с заправщиком, один из них, прикинувшись попутчиком, окликнул его с другой стороны колонки, отвлекая на секунды. Этого хватило, чтобы второй, проходя мимо Нади, брызнул в лицо Наде аэрозолем с седативным препаратом, вывести ее через другую дверь и увезти. Заправщик и продавщица были не в сговоре. Они просто ничего не видели. Их равнодушие оказалось лучшим союзником преступления.
Зачем? спросил следователь в конце. Ведь Вы понимали, что это преступление?
Кирилл долго смотрел на свои руки,чистые, с тонкими пальцами ботаника.
Чтобы спасти, произнес он наконец. Чтобы завершить историю. Все остальное не имело значения. Суд людей, их законы это временный шум. История вечна.
В коридоре, после того как Кирилла увели в камеру, Толя стоял, прислонившись лбом к холодному стеклу окна. Ярость не уходила. Она была огромной, горячей, требовавшей возмездия. Он хотел, чтобы этот человек исчез навсегда. Чувствовал, как внутри него борются два существа: тот, кто хочет разрушать, и тот, кто час назад говорил с безумцем о яичнице и смешном сопении во сне.
К нему подошла Марья Степановна.
Статья 126, часть 2, Похищение человека группой лиц по предварительному сговору, сказала она тихо, без эмоций. И 139, Нарушение неприкосновенности частной жизни. И еще, возможно, статья за незаконное изготовление и хранение запрещенных средств, раз он ее успокаивал своими отварами. Он сядет надолго, Толя. Его миф закончится в колонии, где про нити судьбы и реинкарнацию никто не захочет слушать.
Разве этого достаточно? хрипло спросил Толя.
Нет, честно ответила мать. Ничего не будет достаточно. Ни один срок не вернет ей тех часов в страхе, не вернет нам этого ужаса. Но справедливость это не месть. Это порядок. Порядок, который не дает таким, как он, решать, кому где жить и кого к себе возвращать.
Их отпустили поздно вечером. Надю, после всех процедур, отправили в стационар под наблюдение врачи обнаружили в ее крови следы психвных растительных ал..лоидов. Она была в безопасности.
Толя вышел из здания полиции и глубоко вдохнул холодный ночной воздух. Он пах выхлопами и городской пылью, был омерзителен и прекрасен. Потому что это был воздух свободы. Воздух их мира, шумного, неидеального, но своего.
Через некоторое время состоялся суд. Суд был быстрым, учитывая признательные показания и собранные доказательства. Кирилл Богучаров слушал приговор с тем же отрешенным спокойствием. Семь лет строгого режима. Его сообщники получили меньше.
Когда конвой уводил Кирилла, тот на секунду задержался взглядом на Толе и Наде, сидевших в зале. Надя отвернулась, сжав руку Толи. Толя встретился с ним взглядом. И в этих глазах он больше не увидел ни пророка, ни безумца. Увидел пустоту. Человека, который наконец-то остался наедине с самим собой, без своих мифов и цветов.
И это, возможно, было самым страшным наказанием.
*****
Они вернулись в свою квартиру. Все было на своих местах и все было другим. Надя часто просыпалась по ночам от кошмаров. Толя вздрагивал, когда она надолго исчезала в ванной или магазине на углу. Доверие было не сломлено, но потрескалось, как фарфоровая чашка, склеенная золотым лаком. Видны швы, но чашка держит.
Как-то вечером Толя и Надя разбирали коробки с вещами, привезенными от Марьи Степановны. Надя наткнулась на старую картонную папку. Толю бросило в холод. Он узнал ее. Та самая, с фотографиями, которые он показывал Кириллу.
Надя открыла ее. Несколько минут молча листала. Потом достала одну фотографию. На ней они оба, мокрые и смеющиеся, на пикнике у реки, до всего этого кошмара.
Ты знаешь, сказала она тихо, не поднимая глаз. Когда он говорил со мной там он все время твердил о прошлом. О какой-то великой, красивой истории. А яв минуты прозрения я вспоминала вот это. Как ты тогда упал в воду, пытаясь поймать улетевшую тарелку. Как мы сушили потом одежду на костре. Это было смешно, мокро и неловко. И это было настоящее.
Она подняла на мужа глаза. В них были боль, усталость и глубокий, выстраданный свет.
Спасибо, прошептала она. За то, что нашел. И за то, что говорил с ним тогда. Не бил. А говорил. О яичнице. И о том, как я соплю.
Толя обнял ее, прижал к себе, чувствуя, как бьется ее хрупкое сердце. Рядом с ними на столе лежал официальный конверт из прокуратуры с уведомлением о вступлении приговора в силу.
Справедливость восторжествовала. Преступник наказан. Казалось бы, история закончена. Но они-то знали, что самое главное только начинается. Им предстояло долго и медленно собирать осколки своего счастья, учась заново доверять миру, где в пяти минутах от тебя может быть как заправка с кофе, так и бездна. И, может быть, самое важное, что они вынесли из этого кошмара, это понимание, что любовь это не красивая легенда о прошлом. Это умение говорить о яичнице. Здесь и сейчас. Даже когда за спиной чувствуется чужой, уже не существующий, взгляд.
Житейские истории Дзен